Из личного архива
Эмма Ивановна Луценко
Где бы я не работала, я всегда любила свою работу.
Мы дети войны.
Когда началась война, мне было полтора года. Отца я не помню. Про отца мне рассказывала сестра. И мать я особо не помню, хоть мне и было пять лет.
Отец погиб на войне, мать заболела. А кому нас воспитывать? Нас и сдали… сначала в приёмник, там какое-то время побыли, а потом - в детдом. Тогда мне был лет пять, я ещё в школу не ходила. Так и жила в детдоме 10 лет.
Отец погиб на войне, мать заболела. А кому нас воспитывать? Нас и сдали… сначала в приёмник, там какое-то время побыли, а потом - в детдом. Тогда мне был лет пять, я ещё в школу не ходила. Так и жила в детдоме 10 лет.
Всего нас было трое – старший брат, сестра (на шесть лет меня старше) и я.
Брат сбежал из детдома, когда ему лет четырнадцать было. Нас отправили в приёмник, вот оттуда-то он и сбежал. Жить негде, брат стал бродячим. Что-то не то украл… в общем, посадили его. Отсидел. Но он не испортился. Мы потом с ним встретились.
Моя сестра описала всю детдомовскую жизнь, у меня есть её тетрадь. Я сама один раз читала, ночью уснуть не могла. Что-то я помню, а что-то нет. А ей тогда было 12 лет, она всё понимала. Сестра всё описывала: как мы туда попали, как там жили.
Помню, в детдоме, директора заперли: «Дети! Не подходите! Он враг народа!». А какой он враг народа? Что он плохого сделал?
Первое время после войны нам давали хлеб, каждому клали, а потом уже в общую. А мы-то привыкли, сядем, хватаем хлеб, пока всё не съели. А что не съели, прятали под подушку – потом доедим. Ой, не дай Бог ещё война!
Брат сбежал из детдома, когда ему лет четырнадцать было. Нас отправили в приёмник, вот оттуда-то он и сбежал. Жить негде, брат стал бродячим. Что-то не то украл… в общем, посадили его. Отсидел. Но он не испортился. Мы потом с ним встретились.
Моя сестра описала всю детдомовскую жизнь, у меня есть её тетрадь. Я сама один раз читала, ночью уснуть не могла. Что-то я помню, а что-то нет. А ей тогда было 12 лет, она всё понимала. Сестра всё описывала: как мы туда попали, как там жили.
Помню, в детдоме, директора заперли: «Дети! Не подходите! Он враг народа!». А какой он враг народа? Что он плохого сделал?
Первое время после войны нам давали хлеб, каждому клали, а потом уже в общую. А мы-то привыкли, сядем, хватаем хлеб, пока всё не съели. А что не съели, прятали под подушку – потом доедим. Ой, не дай Бог ещё война!
А в детдом я с каких пор хотела. Думала, приеду в Красноярск, попрошу, чтобы съездить туда. Ну от Красноярска недалеко – сутки на машине. Но так и не собралась… Малая родина там.
Вот так я и попала сюда, в Егорьевск...
Окончила я семь классов, тогда семилетка была. Детдом у нас был в селе, я поехала сдавать экзамены в город, в Минусинск, хотела поступать в медицинский. Русский, математику сдала на отлично. На географии завалилась: мне попались республики, а я-то ещё глупа была, взяла их и на бумажке написала, а их по карте надо было показывать. На бумажке они у меня в разнобой, пока я их прочитаю, ищу их по карте где-то… Наверное, не судьба была поступить. В восьмой класс меня не пригласили, не оставили. Кто, конечно, отлично учился, их оставляли десятилетку кончать. А я так училась, у меня только русский и литература хорошо шли.
Видать, заявка уже была. И меня одну из всего детского дома отправили на сборный пункт в Красноярск. Там со всех окрестных детдомов человек тридцать с лишним собрали. Собрали всю группу, на поезд посадили и отправили...
Вот так я и попала сюда, в Егорьевск. 16 лет мне было, я ещё без паспорта была. Было только свидетельство о рождении, да и оно уже всё истлело.
Нас всех, у кого уже возраст подходил, распределяли. Меня одну из всех распределили в Московскую область. Остальные, в основном, остались в Красноярске: ребят отправляли учиться на токарей, на слесарей, на машинистов - паровоз водить. Мою сестру раньше отправили, она на лесоповальном заводе работала, доски строгала, таскала брёвна.
Видать, заявка уже была. И меня одну из всего детского дома отправили на сборный пункт в Красноярск. Там со всех окрестных детдомов человек тридцать с лишним собрали. Собрали всю группу, на поезд посадили и отправили...
Вот так я и попала сюда, в Егорьевск. 16 лет мне было, я ещё без паспорта была. Было только свидетельство о рождении, да и оно уже всё истлело.
Нас всех, у кого уже возраст подходил, распределяли. Меня одну из всех распределили в Московскую область. Остальные, в основном, остались в Красноярске: ребят отправляли учиться на токарей, на слесарей, на машинистов - паровоз водить. Мою сестру раньше отправили, она на лесоповальном заводе работала, доски строгала, таскала брёвна.
ФЗО
От ФЗО (фабрично-заводское обучение) нам выделили общежитие. Оно находилось там, где стоят казармы и баня. А спереди казарм было одноэтажное здание, туда нас заселили, там и было наше житьё. Мы ходили в столовую от фабрики, нас кормили бесплатно. Ничего, весело жили. Потом все познакомились. Мы же все из разных городов: кто двое, кто трое, кто по одному из детдома. А я вот попала сюда одна.
В комнатах жили по шесть, по пять человек, по-разному. Ещё с нами учились местные, их набирали из окрестных деревень. На выходные, на праздники они уезжали, а мы оставались. Нам некуда было уезжать. Их порции в столовой оставались, и мы и их порции съедали. А всё равно худые были!
Год мы ходили на практику на несколько часов, а когда уже год отучились, всех собрали – устроили нам выпускной вечер. Там, где церковь, за поворотом, было кафе. Там нас собрали, собрали столы. Был прощальный вечер – и дальше в самостоятельную жизнь.
В комнатах жили по шесть, по пять человек, по-разному. Ещё с нами учились местные, их набирали из окрестных деревень. На выходные, на праздники они уезжали, а мы оставались. Нам некуда было уезжать. Их порции в столовой оставались, и мы и их порции съедали. А всё равно худые были!
Год мы ходили на практику на несколько часов, а когда уже год отучились, всех собрали – устроили нам выпускной вечер. Там, где церковь, за поворотом, было кафе. Там нас собрали, собрали столы. Был прощальный вечер – и дальше в самостоятельную жизнь.
1956 год. Перед сменой.
Шум, грохот, пыль, пух
Когда мы только приехали, нас привели туда, где мы будем работать. Мне так плохо стало! Мне кажется, у меня даже голова закружилась: шум, грохот пыль, пух. Я плакала! Я говорю: «Мне плохо здесь, я не останусь здесь!». А кому я была нужна.
А потом, глядишь, и в передовики вырвалась! Даже фотографировали в местной газете. Потом уже без конца приходили, фотографировали, а мне уж было стыдно, я старалась отвёртываться, а они вон бегают с аппаратом. На доске почёта я была. 1961-й год, это уже я замужем была первый год, здесь уже я Киселёва.
Когда мы только приехали, нас привели туда, где мы будем работать. Мне так плохо стало! Мне кажется, у меня даже голова закружилась: шум, грохот пыль, пух. Я плакала! Я говорю: «Мне плохо здесь, я не останусь здесь!». А кому я была нужна.
А потом, глядишь, и в передовики вырвалась! Даже фотографировали в местной газете. Потом уже без конца приходили, фотографировали, а мне уж было стыдно, я старалась отвёртываться, а они вон бегают с аппаратом. На доске почёта я была. 1961-й год, это уже я замужем была первый год, здесь уже я Киселёва.
Ткачиха первой ткацкой фабрики комсомолка Эмма Киселева с честью несла предпраздничную вахту. Ее выработка за последние пять месяцев составила 107,5 процента. Это замечательный показатель!
Вырабатывает Эмма гарус. Производительность на этом ассортименте нормой предусмотрена 7,30 метра на станок в час, а она дает 7,85 метра. Это помогло передовой производственнице выработать за пять месяцев ткани дополнительно к норме 2408 метров и дать 99 процентов ткани первым сортом.
Замечательно трудится комсомолка Эмма Киселева. Она настойчиво борется за досрочное выполнение пятого года семилетки.
Вырабатывает Эмма гарус. Производительность на этом ассортименте нормой предусмотрена 7,30 метра на станок в час, а она дает 7,85 метра. Это помогло передовой производственнице выработать за пять месяцев ткани дополнительно к норме 2408 метров и дать 99 процентов ткани первым сортом.
Замечательно трудится комсомолка Эмма Киселева. Она настойчиво борется за досрочное выполнение пятого года семилетки.
Фабричное общежитие
После выпуска нас распределили по общежитиям, я попала в Русанцево. В комнате жили по 8 или 10 человек. В основном, тридцатилетние, мы их звали старушками, против нас-то молодых.
На фабрику было два входа. Когда нас в общежитие отправили, мы с другого входа ходили. А когда учились, мы вот в этот вход входили, она сквозная была. Наша улица была Русанцевская. Я давно там не была. Общежитие деревянное было.
В общежитии жили-озоровали. Я вот не помню, а Алла Сергеева, которую я часто в городе встречаю, говорит: «Ну ты и хулиганка была!». Я говорю: «А что?». А мух тогда у нас много было. Говорит, мух наловишь, набьёшь и всякие нецензурные слова выкладываешь этими мухами. А я не помню! Ну что она врать будет? Да, я помню, что я была хулиганистая девчонка.
Помню, вьетнамцы учились у нас на ткачей. Идём мы как-то по берегу, там трава растёт, а они эту траву собирают. «Ха-ха-ха!» - все хохочим. А для них, наверное, это что-то ценное было.
Около казарм был скверик: лавочки стояли, сценка и экран. Иногда там показывали кино.
На фабрику было два входа. Когда нас в общежитие отправили, мы с другого входа ходили. А когда учились, мы вот в этот вход входили, она сквозная была. Наша улица была Русанцевская. Я давно там не была. Общежитие деревянное было.
В общежитии жили-озоровали. Я вот не помню, а Алла Сергеева, которую я часто в городе встречаю, говорит: «Ну ты и хулиганка была!». Я говорю: «А что?». А мух тогда у нас много было. Говорит, мух наловишь, набьёшь и всякие нецензурные слова выкладываешь этими мухами. А я не помню! Ну что она врать будет? Да, я помню, что я была хулиганистая девчонка.
Помню, вьетнамцы учились у нас на ткачей. Идём мы как-то по берегу, там трава растёт, а они эту траву собирают. «Ха-ха-ха!» - все хохочим. А для них, наверное, это что-то ценное было.
Около казарм был скверик: лавочки стояли, сценка и экран. Иногда там показывали кино.
Где бы я не работала, я любила свою работу.
Ткачихой тяжело работать. Я трудоголик. Мне бы не платили, я б всё равно работала. 14 лет я на «Вожде» отработала, потом ушла на «Красную Звезду».
По-моему, когда я поступала, директором у нас был Брёхов. Имя отчество не помню, а фамилию запомнила. Пожилой уже был.
Сначала я работала на гарусе, потом на плащ-палатку перешла – это такая плотная водонепроницаемая ткань. Работали по 8 часов. Сначала - в три смены: утром, с обеда и ночная. Потом на две смены перешли. А то и в ночь ходили. А как тяжело было работать в ночь! Молодые были, люди идут на танцы, а мы на работу. Переживали, как такое!
Раньше вручную заряжали челноки, мы челнок толкали. Его же надо затолкать туда, это очень тяжело. Это сейчас всё механическое, а раньше всё вручную делали.
Как меня директор уговаривал, чтобы я не уходила с ткацкой фабрики! Тогда две недели отрабатывали и уходили. А мне так тяжело уже было, со здоровьем. Сначала гарус – реденький такой материальчик. На простыни вроде, не знаю, для чего он шёл. А плащ-палатка – ценная вещь. Но её тяжело было ткать. Она очень медленно шла.
По-моему, когда я поступала, директором у нас был Брёхов. Имя отчество не помню, а фамилию запомнила. Пожилой уже был.
Сначала я работала на гарусе, потом на плащ-палатку перешла – это такая плотная водонепроницаемая ткань. Работали по 8 часов. Сначала - в три смены: утром, с обеда и ночная. Потом на две смены перешли. А то и в ночь ходили. А как тяжело было работать в ночь! Молодые были, люди идут на танцы, а мы на работу. Переживали, как такое!
Раньше вручную заряжали челноки, мы челнок толкали. Его же надо затолкать туда, это очень тяжело. Это сейчас всё механическое, а раньше всё вручную делали.
Как меня директор уговаривал, чтобы я не уходила с ткацкой фабрики! Тогда две недели отрабатывали и уходили. А мне так тяжело уже было, со здоровьем. Сначала гарус – реденький такой материальчик. На простыни вроде, не знаю, для чего он шёл. А плащ-палатка – ценная вещь. Но её тяжело было ткать. Она очень медленно шла.
Я до 75-ти лет работала. На «Звезде» перестройка пошла, нас раньше времени отправили на пенсию. Я не вовремя ушла, раньше. Устроилась в Москву, 14 лет туда ездила. Гардеробщицей работала в больнице, убирались там. Мне и там дали благодарность, грамоту. В Школе Искусств работала. У меня вот такая вот стопка со «Звезды». Нам к каждому празднику давали грамоты. Работать я любила. Где бы я не работала, я любила свою работу.
Жизнь даётся всем, а старость - избранным
Нас привезли на «Вождь» очень много, осталось - мало. Начались Всесоюзные стройки, все уезжали. Я, конечно, жалею, что не уехала. Я в то время как раз влюбилась в одного парня и не могла уехать. Так я его полюбила, до сих пор его помню.
А так, кто в Москву уехал, двое – в Ленинграде.
А потом, какой год не помню, мы решили устроить встречу для самых близких. Все собрались, человек нас 8-10, и давай вспоминать! Потом нас ругали – почему вы не пригласили оператора, чтобы сфотографировал. А мы ни к чему, мы же для себя собирались.
Жизнь прожили. Как говорят, жизнь даётся всем, а старость избранным.
А так, кто в Москву уехал, двое – в Ленинграде.
А потом, какой год не помню, мы решили устроить встречу для самых близких. Все собрались, человек нас 8-10, и давай вспоминать! Потом нас ругали – почему вы не пригласили оператора, чтобы сфотографировал. А мы ни к чему, мы же для себя собирались.
Жизнь прожили. Как говорят, жизнь даётся всем, а старость избранным.
Из личного архива
Эммы Ивановны Киселёвой
